Кокон - Страница 19

«Парень амбициозен до вульгарности, — подумал я, — но с другой стороны, можно ли создать что-то действительно гениальное, если не бросать вызов Богу?..»

— Симпатичная рубашка, — услышал я голос Антона, — думаю, что совсем недавно её подарила тебе женщина, — он перевел на Лену взгляд, вопросительно приподняв брови.

— Да! Как вы догадались? — удивилась Лена.

— Гармония в понимании мужчины и женщины, совсем не одно и то же, да и восприятие гармонии у ребенка и взрослого — суть разные вещи, — безмятежно пояснил Антон. — Эта рубашка дополняет образ твоего друга, только в контексте женского представления о красоте. Уверен, сам Грек ее никогда бы не купил.

Я хотел было сказать, что гармония в понимании преподавателя информатики и художника — вещи вообще не сопоставимые, но отчего-то сдержался, вместо этого ответил с деланной досадой:

— Особенно учитывая её цену. Кстати, Антон, у тебя отличная обувь! Она так гармонично вписывается в твой образ!

Лена бросила на меня взгляд, полный возмущения и даже паники, но Антон вдруг рассмеялся.

— У тебя боксерская реакция на юмор, — все еще улыбаясь, одобрил он. — Но нет, я босиком, чтобы как раз сломать любую гармонию.

— То-то мне всё мерещится, будто что-то трещит… — отозвался я, пытаясь разобраться в странной логике художника, но Антон уже перевел разговор на другую тему:

— Чем занимаетесь? Вы не похожи на журналистов или критиков. Те выглядят либо как хиппи, либо, как пижоны.

— Мы ни те и не другие, — авторитетно молвил я. — Мы — авангард государства, каждый день на передовой!

Грувич недоверчиво перевел взгляд на Лену, та вдруг смутилась, скромно пояснила:

— Мы учителя.

— Мы прививаем малолетним насильникам, извращенцам и, что самое страшное, дегенератам, основы добропорядочности и законопослушания, ну и по возможности — знания, — добавил я. — И честно говоря, это опаснее, чем отстреливать в горах террористов Аль-Каиды.

— Я веду биологию, он — информатику, — тихонько вставила в разговор свою порцию информации скромная Лена.

— Это неожиданно, — серьезно произнес Антон, задумчиво рассматривая свой стакан с коньяком. — Мои контакты с представителями вашей профессии закончились сразу после художественной школы. В девятом классе я нарисовал нашу учительницу истории, обнаженной, разумеется. Это была стройная невысокая женщина лет тридцати, подчеркнуто строгая и неулыбчивая, как католическая монашка. Никакой косметики, волосы всегда собраны в хвост, блеклая невыразительная одежда, холодный взгляд и поджатые губы. В целом она была симпатичной женщиной, даже привлекательной, но… — Грувич сделал паузу, подбирая нужное определение, в замешательстве отглотнул коньяка.

— Но кокон, в который она пряталась, был пуленепробиваем, — закончил я за него.

— Лучше и не скажешь, — Антон внимательно посмотрел мне в глаза, продолжил. — Я же увидел в ней эротизм и изобразил ее… без кокона, если использовать твои речевые обороты.

— Полагаю, рисунок попал ей в руки, и это ее потрясло? — признаться, я заинтересовался, Лена, по всей видимости тоже, она подалась вперед и внимательно слушала Грувича.

— Ты проницателен, — подтвердил мою догадку Антон. — Рисунок увидел одноклассник и буквально свихнулся. Всё бегал за мной и выпрашивал, и надоел мне так, что, в конце концов, я ему этот рисунок продал. Заработал на этом копейки, но это была моя первая оплаченная работа, так что свою карьеру я начал еще в девятом классе. Как выяснилось позже, этот рисунок хитрый одноклассник перепродал в два раза дороже, и к моменту, когда он каким-то образом попал в руки учительницы истории, сменил несколько хозяев и стоил маленькое состояние (по меркам ученика девятого класса, разумеется). Учительница отмотала назад историю перемещений рисунка, без труда выяснила автора и вызвала меня на расправу. За весь разговор я едва ли сказал пару слов, она же обвиняла меня во всех смертных грехах, набирая обороты, все сильнее заводила себя, пока не скатилась в откровенную истерику. Я опозорил ее на всю школу, — визжала она, но я смотрел ей в глаза и видел там не только возмущение, но и панику, даже страх. В рисунке я изобразил её, какой ей хотелось бы быть, но какой она уже никогда не станет — желанной, эротичной и свободной, и именно это вселяло в неё ужас, потому что делало ее беззащитной, а всё её мировоззрение, с таким благоговением взращенное за тридцать лет, превращало в иллюзию. Учительница потребовала от меня, чтобы я никогда больше её не рисовал, на это я ответил, что тогда мне надо запретить видеть. С того момента я постоянно писал людей, хотя никому из натурщиков мои работы не нравились, в то время, как их знакомые с радостью выкладывали за эти рисунки деньги.

Антон замолчал, задумчиво помешивая в стакане коньяк. Янтарная маслянистая жидкость сыпала яркими бликами.

— Подозреваю, что твои натурщики считали тебя сволочью, — сделал я предположение. — Как же они соглашались тебе позировать?

— О, да! — согласился Антон с улыбкой. — Но я у них не спрашивал.

— Полная сволочь, — поставил я диагноз, но сделал это с любовью — этот парень мне определенно нравился. У впечатлительной Лены передёрнулись плечики. Я пояснил. — Ты не только выставляешь на всеобщее обозрение потаенные грани человеческих душ (во загнул!), ты еще и получаешь от этого эстетическое удовольствие. Есть в этом что-то извращенное, мне кажется. Недаром от твоих картин веет жутью. В них ты ломаешь кокон уже не людям, но реальности вообще.